Она никогда не пользуется лифтами. Страх, что тот может внезапно остановиться из-за отключения потока электричества или из-за каких-либо неполадок, пересиливает. Ведь в такие моменты у некоторых людей просто-напросто возрастает паника, мешающая мыслить рационально и последовательно. Спускаться и подниматься по ступенькам – куда более безопасно, особенно, когда известно сколько их. До ее квартиры ровно сорок три ступеньки, и есть еще четыре, те, которые выстроены перед главным входом в многоэтажный дом. За столько лет уже выработалась привычка считать их. Шаг за шагом, с каждой – подсчет в голове. А затем вытянуть правую руку, коснуться ею гладкой холодной стены, чтобы лишний раз увериться в правильном направлении к собственной квартире. Через мгновение конец трости обязательно стукнется о большой глиняный горшок с растением. Это ветвистое чудо посадила и вырастила соседка – миссис Кэпнер, добрая и любящая поболтать со всеми пенсионерка. А тот самый глиняный горшок покрыт небольшими трещинами, их можно почувствовать, если огладить его пальцами по всему диаметру. Всегда казалось, что с ними он является более домашним и уютным. Остается только чувствовать. На втором этаже всегда пахнет специями, дивный запах разнообразных комбинаций. Неизвестно, как называются те или иные ингредиенты, но однозначно они не были невыносимой вонью. На этом этаже живет молодая семья, приехавшая из Индии, они открыли свой магазинчик специй – об этом все узнали из простых дружелюбных разговоров. А на первом этаже живет мужчина в возрасте, который говорит тихо, а голос его хриплый-хриплый – последствия немного неудачной операции в военных условиях. Он одинок, неразговорчив, и у него четыре собаки, которые спокойны, как и хозяин. Этот мужчина не любит останавливаться с соседями, как это делают многие, зато всегда здоровается и открывает дверь женщинам и детям, а еще помогает спуститься ей, когда она с улыбкой все равно отказывается от помощи. Ей повезло с местом, где она жила. Повезло с соседями, с районом. Хоть в чем-то повезло.
Недалеко от дома находился парк, который обретает совершенно иные запахи и звуки, как только наступают выходные – горожанам не терпелось сбежать из холодных стен квартир и домов и отправиться в какую-нибудь зеленую зону. Малавита – это ее лабрадор-ретривер, спокойно вышагивала впереди, это чувствовалось по отсутствию напряжения в поводке. Сегодня обе были в прекрасном настроении, хотя до выхода из дома около часа искали внезапно пропавший мобильный телефон. Простой, раскладной с немного затертыми уже кнопками и испорченным верхним напылением корпуса от зубов Малавиты – та услужливо переносит телефон в пасти. Если провести кончиками пальцев по корпусу, но маленькие вмятинки отчетливо ощущаются, но разве это могло смущать? Это вызывало странную для кого-то улыбку. Так Лилу Мелош понимала, что жизнь – удивительная вещь, наполненная приятными или не очень странностями этой реальности. Поразительно, как люди начинают ценить то, что было таким серым ранее, или начинают видеть счастье в мелочах, учатся чувствовать и наслаждаться им. И даже те же вмятинки на корпусе телефона лишний раз напоминали о Малавите – верной подруге, помощнике, члене семьи и просто луче свете, который вытащил из того туннеля депрессии, апатии и жалости к самой себе. Почти все твердые вещи рано или поздно приобретали следы от зубов лабрадора, стоило ли огорчаться таким пустякам? Наверное, кто-то бы уже давно отругал собаку. При этой мысли Мелош лишний раз потянулась вперед, касаясь ладонью макушки своей собаки и мягко поглаживая. Ощущала лишь напряжение мышц животного. И вновь улыбка. Малавита понимала по-своему, видимо, ей казалось, что она делает что-то неправильно, либо нужно остановиться, не слыша хозяйку, словно та была немой. А Лилу хотела всего лишь приласкать.
- Всё хорошо, - произносит девушка, толкая ладонью и коленом тяжелую входную дверь. В этот раз на лестничной площадке не оказалось того соседа с первого этажа – мистера Джексона, который всегда помогал. В сознание заскочила скользкая противная мысль, что нечто плохое могло случиться с неразговорчивым соседом, но, возможно, он просто-напросто был на работе. Преодолев самые последние ступеньки, Лилу слегка дёрнула поводком в руке, сжимая теперь его чуть крепче. – Парк. – Ей не нужно было говорить что-то еще, дополнительно. Малавита всё знала сама, изо дня в день, из месяца в месяц проходя по одним и тем же путям. Сколько они уже вместе? Казалось, всю жизнь. Так долго длится уже темнота. На улице было по-летнему свежо, хотя по новостному каналу, периодически включающему на работе Мелош, передавали дождь. Эта метеорологическая сводка совершенно «вылетела» из головы, и теперь, если вдруг неожиданно – а для нее будет действительно неожиданно – пойдет дождь, то придется весь обратный путь мокнуть. И всё из-за нее. Как можно быть такой забывчивой? Поправив черные солнцезащитные очки на переносице, которые то и дело соскальзывали с начинающей покрываться легкой испариной от жаркой погоды кожи лица, и вновь взяла за поводок, следуя за Малавитой. Та же уверенно шла к парку, к которому вела только одна дорога от дома через шумный перекресток. Наверное, одинокие люди должны как-то иначе проводить свой выходной день, а не тратить его на простую прогулку в парке, которую как такой и не назовешь. Но был ли выбор? Для Мелош это было одно из прекрасных времяпровождений. В ее сумке лежал mp3-плеер, где была не только музыка, но и аудиокниги. Сидеть на лавочке, кожей и телом ощущать погоду, изредка сквозь наушники улавливать голоса прохожих и пробегающих мимо детей, улавливать различные запахи и просто наслаждаться свободным временем, слушая какую-нибудь книгу, оживляемую голос какого-то известного актера или актрисы. Так могло проходить по несколько часов, за это время лабрадор успевал поспать в тишине и спокойствии, пока хозяйка сидела почти неподвижно.
Малавита останавливается на месте, и, ощущая это действие в поводке, несколькими секундами позже ноги упираются в задние лапы лабрадора, Лилу останавливается следом. Вокруг была какофония звуков: от гудящих двигателей машин до шумных разговоров жителей города и клаксона велосипедов. Это помогло понять, что они добрались до пешеходного перехода, сейчас все ожидали смену цвета светофора. Возможно, это должно было напугать и дезориентировать, но свои первые страхи и сомнения Мелош пережила уже давно. Как только со всех сторон послышались шаги, шарканье подошв обуви по асфальту, девушка почувствовала натяжение в поводке – Малавита тянула за собой, призывая идти, пока горелой светофор. Было неприятно чувствовать, как в толпе задевали ее плечи, касаясь их, как сумка подпрыгивала и уходила в сторону от столкновений с телом, как сковывало нутро мерзкое ощущение, что сейчас кто-нибудь ее толкнет. Разочарование в людях было одной из первых реалий, с которой столкнулась Лилу когда-то. Оказалось, что не каждый человек толерантен, как хотелось думать и верить, есть те, которые были абсолютно равнодушны к менее полноценным людям. Это беспокоило каждый, как только Лилу решала выйти на улицу, но позволить себе снов закрыться в этой пещере депрессии и самоуничтожения не могла. Жизнь казалась совершенно иной, а с получением работы приобрела смысл, ведь она могла делать то, что получалось лучше всего: понять тех, кто был таким же, как она, помочь им, поддержать. Хотя бы словом, но помогала, когда сама была беззащитной как ребенок. Ее так часто обманывали, а она продолжала улыбаться и переводить всё в шутку, пытаясь научить этому и других в их центре помощи и поддержки. И откровенно говоря, даже стало легче жить, будучи непривязанной и независимой от каких-либо благ, особенно от денег, которых попросту не было видно. Неожиданный и резкий толчок в плечо заставляет задержать дыхание, инстинктивно выпуская всё из рук и выставляя их вперед, словно защищаясь. Где-то на заднем фоне сознания слышан стук падающей в стороне на асфальт трости, чья-то ругань. Сердце бешено застучало от волнения, руки разводили воздух впереди, словно пытаясь что-то поймать. Лилу беспокойно оборачивалась на месте, потеряв от столкновения с кем-то ориентацию. Ей было некомфортно от незнания, как именно теперь располагалась дорога, в какой стороне парк, дом, улицы.
- Малавита! – голос, звучащий совсем рядом, становился громче, пока собственное сердце взволнованно билось в груди. Руки были непростительно пустыми: ни трости, ни поводка. И горло сдавливало словно веревкой. Это походило на некое возвращение в прошлое, когда такие эмоции были постоянными, бесконечными, изнуряющими. Кто-то касается ее предплечья, но Мелош инстинктивно отталкивает и делает несколько шагов в сторону. Я одолевала легкая форма паники, не такой, какими были эти атаки раньше, но заставляющая дыхание сбиться. До сознания доносится лай лабрадора. Лилу не находит ничего умнее, как опуститься на корточки, тут же ощущая, как Малавита тыкается носом сначала в шею, затем в руки, и через мгновение те же скользили по золотистой шерстке на спине лабрадора. Ей не нужно было ничего говорить. Лилу просто сидела перед собакой на корточках и гладила ее. Понимала, что сейчас все навыки и умения Малавиты, выработанные в специальной школе, требовали подать трость хозяйке, дождаться команды куда следовать и увести, но Мелош не позволяла ей сдвинуться с места, хотя та и не рвалась. Возможно, обе понимали, что для начала следовало успокоить взволнованное сознание, утихомирить эмоции, а для этого девушка просто гладила лабрадора, глубоко дыша. Невероятный выброс адреналина, заставивший почувствовать себя невероятно живой. И даже несмотря на то, что все тело было в приятном напряжении, словно готовившееся к прыжку, случившееся отдавало стойким негативом. Сверху вновь раздался голос. Незнакомый, женский, раздраженный. – Извините, всё вышло случайно, - Лилу не знала, что нужно говорить в такой ситуации. Ей всегда казалось, что объясняться не требуется, когда люди видят, что она из себя представляет. Простые правила приличия – извиниться, вина же есть. Вот только не хотелось участвовать в словесной перепалке с незнакомым человеком.

Есть определенные правила, пошаговые инструкции к более-менее спокойной жизни. Нет, это совершенно не свод указов, как вести себя за столом, где переходить улицу и так далее, совершенно нет. Это тонкий расчет каждого шага, чтобы не встретить глупую смерть. Можно споткнуться о предмет мебели, упасть и сильно удариться головой, травма которой может привести и к простой шишке, и к появлению аневризмы. Не глупо ли? Споткнуться и упасть может абсолютно здоровый и полноценный человек, а что делать незрячим, к примеру? Именно поэтому есть пошаговые инструкции, активная работа памяти на запоминание разных важных мелочей, буйная фантазия, рисующая образ той или иной ситуации, помогающая спроецировать происходящее. И всё же, это точность в представлении отсутствует. Есть заданные параметры, которым нужно следовать изо дня в день, чтобы жить. И всё это запоминалось не за несколько дней, это – не лекция, которую можно выучить перед экзаменом, всё запоминалось методом проб, ошибок и синяков. Когда-то Лилу не могла сделать и пару шагов, чтобы не удариться обо что-то, падала, злилась и плакала от усталости быть беспомощной. Ей приходилось не только запоминать путь и доверять своим ощущениям, но и проецировать в голове всё, что ей объясняли и описывали, а это было еще труднее. Она никогда не видела собственную квартиру, в которой прожила уже и столько лет, в голове она представлялась иначе, чем была на самом деле – в этом Лилу была уверена. По обе стороны от кровати стоят тумбочки, если проснуться на одной стороне, и тумбочка у правой руки – тут всегда лежит телефон, если с другой стороны, и тумбочка у левой руки – стоит будильник, который заведен всегда на одно и то же время. Рядом с будильником стоит настольная лампа, которую когда-то использовали мама и старшая сестра. Лилу свет совершенно не нужен, но включает лампу по привычке: так делают все люди, а перед сном выключают. Ей комфортнее с осознанием, что многие вещи в ее жизни не отличаются от тех, которые присутствуют в быту зрячих людей. Комфортнее, когда в голове присутствует мысль, что она еще не отделена от всего общества, не одиночка, не прокаженная, хотя кругом существует только мнимая и лживая толерантность. Если есть дефект, человек теряет свою ценность и значимость, как бракованная деталь на конвейере завода – ее просто выбрасывают. Окружающие могут лгать, выставляя себя доброжелателями и миротворцами, но за спиной поверят в существование Бога и помолятся ему с благодарностью, что такая напасть обошла их стороной. Люди – лицемеры, Миллениум давно сорвал с их лиц все маски, всё уже считается нормой. Привычнее и комфортнее не знать какую-либо информации, по факту, даже если человек и уверен в разговорах за собственной спиной. Пока факты не встают перед лицом, жить проще, и каждый лицемерит, не стыдясь и не скрываясь.
Сейчас Лилу чувствовала себя очень дискомфортно из-за потери ориентации в пространстве. Упавший на землю от столкновения человек поднимется на ноги, отряхнет одежду, посмотрит по сторонам и увидит, где и что находится. Мелош не могла. Все ее шаги были по системе, заложенной в голове годами. Там, в сознании, рисовалась улица и пешеходная зона, по которой она всегда шла, рисовались тротуары, пищащий светофор, машины разных марок и моделей, справа газетный киоск – ей, заблудившейся поначалу, как-то помог мужчина-продавец –, а по левую руку целый рядом магазинчиков и уютных кафе. Откуда она всё это знала? Заходила в каждое помещение, чтобы получить информацию, запомнить и заучить. Сейчас Мелош не заходит туда, не за чем, но среди этой вереницы заведений есть ее любимая кондитерская, где продают самые вкусные для нее пончики и другие десерты, а еще варят отличный кофе. Приходилось натаскивать Малавиту, чтобы та помогала водить Лилу за сладкими изделиями и кофе. Если пойти в другую сторону от дома, то можно вскоре дойти до азиатского ресторана, в котором Мелош знает весь старый персонал, а те в свою очередь располагают информацией, что девушка заказывает чаще всего себе на дом, радуя ее дополнительными купонами и вкусными подарочками. Чуть дальше через дорогу есть магазин аксессуаров, где работают две девушки, Шонда и Роза, которые всегда предоставляют Лилу скидку на покупку солнцезащитных очков, когда та приходит со своей подругой Евой. В Чикаго есть добрые люди, которые задают вопросы не из жалости, а искренне интересуются тем, как обстоят дела и настроение у Мелош. Таких людей мало, но они есть. Сейчас она чувствовала себя уязвимой и беспомощной, ведь лабрадор не мог сказать, где именно они расположены. Дужки темных очков больше не давали на кожу головы, они упали куда-то на асфальт. Под пальцами чувствовалась мягкая шерстка Малавиты, спокойно ожидающей, это успокаивало. Возможно, собака понимала, что хозяйке нужно время. Еще через мгновение Мелош слышит шорох подошв обуви по асфальту, прямо перед ней, а после холодный, но не низкий женский голос раздается почти над ухом, вызывая легкую полуулыбку. Горячая, непривычно горячая ладонь касается ее бледной кожи, а затем в руке оказывается трость, которая придавала некую уверенность в пути. Держа за поводок Малавиту, сжимая трость в руке, Лилу поднимается на ноги под противный писк светофора, оповещающего о конце времени для пешеходов. И вновь женский голос совсем рядом.
- Да, хорошо, - послушно кивает головой, продолжая чуть улыбаться. Лилу была благодарна за помощь, возможно, слова будут ничтожными, но иначе свои эмоции она выразить не смогла бы. И приятно, что в прохладном ветреном Чикаго встретился еще один человек, остановившийся помочь, не проигнорировавший. Вот только жаль, что она не могла видеть всех этих хороших людей, жаль, что все ее попытки нарисовать их лица в своем сознании – ничтожны и приуменьшены. Хотелось видеть четче, ярче. Она осторожно следовала по дороге, сжимая рукой крепче поводок Малавиты, и чувствовала, как та самая горячая ладонь сжимала ее плечо, то подталкивая, то останавливая. Ощущения казались такими синонимичными с прошлыми, схожая степень эмотивности в прикосновениях. Словно возвращаясь в прошлое, в те года, проведенные в центре, где заботливые кураторы учили ее жизни без возможности видеть, а только слышать и чувствовать.  Казалось, Мелош могла многое прочесть по прикосновениям. А может, просто кожей чувствовала какие-то импульсы, волны энергии? Конечно, глупо так полагать, но просто открылись иные точки соприкосновения с миром. Лилу слегка дергается, когда движение незнакомой женщины заставляет ее остановиться, и та ругается, повышая голос в негативе на водителя какой-то машины. Дискомфорт. Мелош почему-то чувствовала вину и стыд, как будто провинилась перед всеми водителями, ожидающими, пока слепая женщина перейдет, наконец, дорогу. Сглотнуть стыд, вставший комом в горле, когда почувствовала сначала концом тростью тротуар, маленький бордюр, а после ощущая подошвой любимых конверсов. И с облегчением выдыхает. День со стрессом, будоражащим всё сознание и нервные клетки, заставляя организм напрячься и быть в некоей готовности, словно к прыжку.
- Д-да, всё нормально, - вешая трость на запястье за ремешок, немного подрагивающими пальцами касается своего лица, убеждаюсь лишь в том, что солнцезащитные очки остались на проезжей части. Стало неловко. Лилу старалась никогда не показывать свои глаза посторонним, выходила в темных очках и в дождь, и в жару, снимала их только в магазине при покупке новых, или в центре, на работе, где никого не пугала и не смущала эта белёсость и некий отсвет-блеск. Когда-то Лилу любила свой цвет глаз: сине-зеленый, морская палитра, а сейчас они, наверное, выглядели пугающе и странно. Ева говорила, что по краям радужки виден сине-зеленый цвет, а белёсость зрачка и близлежащей области совершенно не отталкивает, напоминает контактные линзы, использовавшиеся в фильме «Хроники Риддика» у фурианцев. Мелош при таком сравнении смеялась, была благодарна за поднятие духа и ответ, что всё было совершенно не так ужасно и отталкивающе. И мало кто знал и понимал, почему же незрячие носят темные очки – чтобы не показывать свои глаза, боясь напугать или отвратить. Сердце еще учащенно стучало, никак не успокаивая свой ритм от пережитого стресса, оставалось делать глубокие вздохи. Глубоко вздохнув, Мелош полезла рукой в сумку, болтающуюся через плечо, и достала оттуда запасные солнцезащитные очки. Опустив их на переносицу и уши, улыбнулась открытой улыбкой, поворачиваясь туда, где по звукам голоса находилась незнакомая женщина. – Спасибо вам большое за помощь, и извините, что толкнула вас, в толпе со мной такого давно не было, - пожимает плечами, поджимая губы, но продолжая улыбаться. – Окажите мне еще одну услугу, - немного неловко, но не просить же совершенно постороннего, проходящего мимо человека. – Поверните меня, если я неправильно стою. Лицом ко входу в парк, по левую руку находится стоянка для велосипедов, а по правую – прямая улица до центра, так? – Она замолкает, не произносит ни слова, но какие-то секунды ей казалось, что та женщина ушла, ведь ответа не последовало. Лишь через тридцать секунд слышит глубокий вздох через нос, а после ладони обхватывают ее плечи, несильно разворачивая корпус, при этом поддерживая для устойчивости равновесия. Это действие вызывает легкий смешок в груди, заставляющий улыбнуться более открыто. Нет чувства стыда за свою беспомощность в пространстве. Тот этап, когда было стыдно просить о помощи, неловко и некомфортно, когда проще набивать себе шишки и синяки, но без чьей-либо помощи, давно прошел. Уже многие годы Лилу относится к тому проще: откажут – она все равно поблагодарит и пожелает удачного дня, помогут – можно пошутить насчет своей неуклюжести и беспомощности. Ей кажется, что любое действие с искренней улыбкой будет воспринято более положительно. Она очень много улыбается: с подругами, на улицах, во время разговоров, даже на работе, хотя, казалось бы, есть ли смысл улыбаться, если она работает куратором таких же незрячих, как и она сама? Есть. Улыбка чувствуется в голосе, меняется интонация, ритм, темп – всё, нужно просто чувствовать. – Да, знаю, я как ребенок, - чуть смеясь, останавливается, удерживая равновесие. Чувствует, как горячие ладони соскальзывают с ее плеч. Недолго думая, обхватывает одну руку своими ладонями, чуть сжимая. – Спасибо большое, правда. Наверное, меня бы уже закатали в асфальт, если бы не вы, - еще раз сжав руку женщины, отпускает. Лабрадор тыкается носом в ногу, заставляя свою хозяйку вздрогнуть и вспомнить цель вылазки из дома. Перехватив удобнее поводок собаки, взяла в руку трость, выставляя чуть вперед. – Парк, Малавита, - негромко проговаривает, чувствуя, как лабрадор уже делает первые шаги утягивая за собой. Мелош послушно направляется следом, надеясь, что за сегодняшний день не будет никаких приключений. Оборачивается в пол-оборота: - Сходите в парк как-нибудь днем, там чудесно, - улыбнулась и вновь развернулась, следуя за лабрадором. Если бы она могла, если бы была той девчушкой из Монреаля, а главное – видящей, то обязательно весело бы подмигнула, помахала рукой, да и вообще постаралась бы поблагодарить за помощь – хотя бы кофе купить, а сейчас… Кому хочется возиться со слепой неуклюжестью и медлительностью? С неполноценными людьми всегда присутствует неловкость, словно их обижают и унижают тем, что другие полностью здоровы. Это Лилу уже давно усвоила. В Чикаго слишком мало общительных альтруистов.

Привычка – действие, доведенное до автоматизма своей частотой исполнения. Люди довольно быстро адаптируются к новым условиям, опять-таки привыкают, познают нечто новое и вновь вырабатывают новые привычки. Должна была Лилу как-то обидеться на молчание незнакомой женщины или девушки – ее голос был молодым и чистым, по которому не назовешь цифру возраста – или нет? Не было ни капли обиды, но лишь по той простой причине, что она привыкла уже к такому поведению, реакции. Поначалу всё было труднее и невыносимее, казалось, что угодно могло довести Мелош до слез беспомощности и того, что весь мир отверг ее. Раздираемая на части желанием вернуться в родной город, где всё было бы гораздо проще, но в то же время желанием никогда не возвращаться туда, где жизнь была ярче, незабываемее. Человеку, полноценному и здоровому человеку, трудно представить, каково живется тем, у кого нет руки или ноги, у кого нет слуха или зрения, у кого из-за опухоли были вырезаны голосовые связи и перешита вдоль и поперек гортань. Каково это – представлять голоса разных людей, чью речь можно только прочесть по губам или по жестам? Каково это – общаться посредством ручки и блокнота или разноцветных стикеров со словами «да», «нет», «спасибо», «привет», «помогите» и прочими? Каково это – рисовать в сознании внешность человека, воображать и все равно ошибаться в своих предположениях? Но жалость в этой ситуации будет еще губительнее. К чему жалеть, если всё и так уже не исправить? Погрешность лишь в том, что в обучении нуждаются скрывающиеся за жалостью к «не таким» люди. Как научиться жить без лишних жалостливых взглядов? Никто ведь даже не хочет этого. Или без лжи и использования в корыстных целях. Когда Мелош еще адаптировалась, привыкала к новой жизни, к новому «Я», часто посещала свой собственный центр, сидя в кромешной тьме одной из аудиторий, где были только голоса и ощущения. Самое важное, что она уяснила на тот момент: нужно научиться отпускать негатив, не держать и не копить в себе обиду за всё то плохое, что впереди сделают люди, нужно идти с высоко поднятой головой, с улыбкой и смущающей такую низкую форму жизни как эти людишки улыбкой. Сеяли ли негатив в неокрепшее депрессивное сознание, находящееся на грани истерии? Нет, подготавливали к плохому. И так оно и было: спустя столько лет, Лилу до сих встречает тех, кто обсчитает ее в сдаче, кто обманет в денежных купюрах, кто даст не ту покупку, меняя на испорченный, кто огрызнется в нежелании обслуживать и возиться со странной слепой девушкой, кто откажет в ответе на вопрос или просьбу помочь – ситуаций было множество, но в будущем они никуда не исчезнут. Мелош привыкла. И если поначалу плакала на собраниях, расстраиваясь из-за таких обманов и невежества, то сейчас уже продолжает свой путь с легкой усмешкой, спокойно думая о том, что этим людям всё вполне вернется бумерангом, а затем отпускает весь негатив, все мысли – абсолютно всё, что могло бы помешать жить без забот. На самом деле смешно могло казаться только со стороны: как можно расстроиться из-за доллара, двух или трех? Это же мелочи. А если так постоянно, день за днем? На те потерянные и украденные у нее деньги вполне можно было снять квартиру на месяц в городе. Обидно же, по-человечески. Всё так и было, пока время и обида не научили хранить деньги на банковской карте, а наличные расфасовывать по отделам кошелька, чтобы знать точно номинал каждой купюры. У каждого свои способы крутиться и выживать в этой жизни. Годы идут, и Мелош уже практически невозможно чем-либо смутить или обидеть, ее скорее удивит доброжелательность и желание безвозмездно помочь, чем кража или даже подножка каких-то глупых школьников. Сегодня ее приятно удивил поступок незнакомой женщины [девушки], которая, наплевав на свои планы, потратила время на заботу о той, которую сшибли посреди проезжей части. Приятный день, приятное событие. О нем следует рассказать своей группе, чтобы поддержать их огонь надежды в добрую часть населения этого шумного города.
В Чикаго расположено большое количество красивых и уютных парков, несколько из них особо любимы спортсменами, предпочитающими пробежки утром и вечером, а некоторые парки подходят тем, кто любит читать на природе, в местах, где тихо и уютно, нет большого количества жителей и, главное, туристов. «Парки очень красивы» - говорили ей не раз, но Мелош могла только мечтать о том, чтобы когда-нибудь увидеть свои любимые места в городе. Когда-то давно она часто была в Миллениум-парке, в котором с таким удовольствием можно было гулять, не боясь с кем-то столкнуться, кому-то помешать. Но в последние года четыре в этом парке стало слишком много туристов, поэтому пришлось переместить свое времяпровождение в цветущий и спокойный Линкольн парк, находящий в самом популярном и пользующемся спросом районе Чикаго благодаря своему уюту, тишине. Лилу очень часто ходит в парк – это одно из ее хобби, потому как к другим у нее больше нет способностей, хотя в последнее время ее подруга Ева начала водить в художественную школу, где была секция рисования руками. Конечно, для Мелош это было чем-то вроде забавы, приятного времяпровождения, ведь она так и не знала, что нарисовала на несчастном бедном холсте. Она настолько часто приходила в парк, что знала количество шагов от главных ворот до каждого необходимого объекта: ближайшая лавочка, прогулочная дорожка, киоск, где пожилой по голосу азиат [до сих пор говорящий с небольшим акцентом, и чья одежда пахла азиатской кухней] продавал недорогую бутилированную воду без газов, череда лавочек, на которых всегда сидели молчаливые и тоже читающие книги или газеты горожане [она узнала об этом случайно из одного разговора, который завела одна пожилая женщина по имени Мэри Смит], лавочки рядом с игровой площадкой для собак, куда Малавита принципиально не хотела идти [возможно, не считала себя маленькой и безответственной], и где-то в глубине парка находилась еще одна лавочка, на которой в последнее время любила сидеть Мелош. Всё было просто: рядом с той лавочкой проходила дорожка, где бегали жители этого района, и настолько часто они пересекались, что не здороваться – было бы верхом невежества. Так Лилу познакомилась с Шанти и Сэмом, эти двое не знакомы и бегают в парке в разной время, но каждый останавливается на отдых у той лавочки и садится рядом с Лилу, заводя какой-нибудь легкий разговор. И ей не нужны имена, когда по одной манере садиться на лавочку или по запаху тела определяет, кто именно находится рядом и сбивчиво дышит через нос. Парк – одно из хобби, а потому неудивительно, что всё было таким предсказуемым и одновременно прекрасным. И сейчас, уходя вглубь парка, Мелош послушно шла за своим лабрадором, зная, к какой именно лавочке ее приведут. Рядом с прудом, потому что количество шагов подсказывало. Но все размышления были прерваны, как-то колени уткнулись в крепкое тело лабрадора, заставляя остановиться. Слишком задумалась и не заметила, как поводок уже был не натянут. И врезавшийся в память чуть ранее голос вызвал удивление.
- Привет, - слегка заторможенная реакция на появление той самой девушки, которая помогла сегодня перейти дорогу после дезориентации. Следили ли за ней? Или эта встреча тоже случайна, как утренняя? Мелош улыбнулась на предложение поесть мороженого, и хотя уже была готова вежливо отказаться, но незнакомка опередила, давая понять, что отказ тут будет не к месту – именно так интерпретировала Лилу. В конце концов, именно она должна была угощать за помощь, а не эта девушка. Малавита послушно потянула хозяйку к лавочке, расценивая обращение к себе по-своему. Лишь услышав хлопок ладони по дереву сбоку, Лилу поняла, где свободная часть лавочки, где нужно сесть. Развернувшись и сев, она привычно расслабленно откинулась на деревянную спинку, согнув одну ногу в колене и подсунув ступню под правое бедро. Малавита устроила свою морду на ее голени, сидя прямо перед хозяйкой, чтобы той было удобнее поглаживать ладонью по гладкой макушке. Лилу это успокаивало, или когда та была особенно задумчивой. Ее пальцев коснулся холодный стаканчик с мороженым, и она послушно взяла его. – Спасибо…, - но даже не успела еще что-то сказать, как стаканчик исчез из ее руки. Это было несколько странным ощущением, непредсказуемым. И в какой-то момент показалось, что это форма издёвки. Даже не смогла сдержаться, пока ее брови изогнулись и приподняли от удивления, а глаза по-прежнему прятались за стеклами солнечных очков. И только когда незнакомка вновь заговорила, Лилу вновь улыбнулась, поддаваясь чуть ближе на голос, пока холод не пробежался по чувствительной коже губ, подбородка и участка лица над верхней губой, заставляя кожу на руках, животе и бедрах слегка покрыться мурашками. В нос ударил скомканный клубок запахов, заставляющий чуть отстраниться. Мелош положила свои ладони на руки сидящей рядом девушки, пока та держала холодные стаканчики с мороженом перед ее лицом, слегка надавила пальцами на одну руку, отводя ее в сторону, чтобы почувствовать запах мороженого поочередно. Оно пахло ягодами, приторно-сладкий запах малины и ежевики, смешанный с приятной кислинкой черники и раздавленной клубники, возможно, там был еще запах голубики, но Мелош могла ошибаться – давно не ела ее. Запах, мечущийся от сладости до смеси горечи и кислинки. Отведя эту руку и приблизив к себе другу, Лилу тихо и глубоко вздохнула. Бодрящий аромат цитруса, яркий, насыщенный. Здесь больше преобладала кислинка без лишней примеси приторности, как молочный цитрусовый коктейль. Это мог бы быть грейпфрут, никак не апельсин, но из него не делали мороженого. И вздохнув еще раз, она понимает, что цитрус с молоком олицетворяет кислый желтый лимон, который с сахаром вполне вкусен, хотя и специфичен. – Вот это, - с улыбкой обхватывает своими пальцами стаканчик с цитрусовым мороженым и вновь с удобством откидывается на спинку лавочки. Распечатав пластмассовую одноразовую ложечку, Лилу зачерпнула небольшой по ощущениям кусочек мороженого и отправила его в рот, тут же блаженно улыбаясь и по реакции тела жмуря глаза от удовольствия.
- Люблю лимон в коктейлях или десертах, но так он для меня слишком кислый, - к чему она это говорит и зачем – не имела ни малейшего понятия, но отчего-то хотелось просто-напросто что-то рассказать о себе, что-то личное, хоть и мелочь. И она успела съесть еще три ложка холодного десерта, прежде чем услышала вопрос от незнакомки и решила на него ответить. Это вызвало очередную улыбку. Вопрос был несколько странным, но могли ли они выбирать, когда знакомы всего пару минут вкупе с теми, что были на проезжей части? Мелош по привычке погладила по макушке лабрадора, почесывая за ухом, а после вновь вернулась к поеданию мороженого. – Один из моих любимых парков в Чикаго, другой – Миллениум-парк, но там очень много туристов, - она привычно кивала головой, словно поддакивая своим словам, опустив голову к мороженому, как будто вела привычный разговор с человеком, и при этом была зрячей. Адаптировалась. Привыкла. Почти как все, но всё же резко отличалась. – В Линкольн парке тихо, спокойно. Тут можно погулять, поболтать, перекусить, а есть места для тех, кто ищет уединения. Место для книгочеев – как я, - с веселым смешком произносит и ухмыляется, на мгновение отвлекаясь от цитрусового десерта. – Хотя я не читаю, а слушаю, - в иронично-шутливой манере пожимает плечами, словно говоря «Ну, что могу поделать, не вижу я» - еще одна привычка, Мелош привыкла себя высмеивать и шутить над собой, потому что большинству людей так было попросту комфортнее, они переставали чувствовать неловкость и жалость. – Ты, получается, не местная? Или недавно переехала? – возможно, она бы задала такой же вопрос, если бы была в городе недавно, не знала бы окрестностей, что и где находится. Но могло быть и по-другому: просто первый попавшийся вопрос, с которого можно было начать разговор. И если второе было вернее, то Мелош чувствовала себя обязанной сделать ответный шаг. Ее всё еще мучило любопытство: была ли эта встреча случайной или незнакомка шла за ней. Кто знал, вдруг та была во власти некого материнского инстинкта, повелевающего проследить за беспомощной незрячей девушкой и убедиться, что та дошла до пункта назначения целой и невредимой. – Мне кажется, мы ровесники, - внезапно продолжила Мелош, слегка улыбаясь и поворачиваясь туда, где был ранее звучавший голос девушки, подсказывающий куда смотреть и поворачиваться. – Твой голос, - поясняет, хотя и не была уверена в вопросительном взгляде или удивлении в нем. – Ты не моложе меня, но и вряд ли старше намного. Двадцать восемь – двадцать девять лет? – это было одно из странных знакомств за последние годы жизни в Чикаго. Странно было не находить темы для разговора, для нахождения точек соприкосновения, когда на той же работе у Мелош буквально не закрывался рот от бесед, а изнутри бил мощный фонтан позитивного настроя. Сейчас она чувствовала себя несколько скованной и смущенной, не могла этого понять и разобраться в причинах. Но, возможно, будет легче дальше. Или это будет их последняя встреча.